Читать книгу - "Девятый [сборник] - Павел Григорьевич Кренев"

Он стряхнул с плеч досаду, выпрямился, открыл принесенную папку и достал из ее недр маленькую бумажку.

– Это повестка в военкомат. Через два дня явитесь. Искупите, так сказать, свою вину в боях с врагом.

Не поднимая глаз, он желчно, тихо пробурчал:

– Повезло тебе, счетовод. Буденный тебя знал… А то гнил бы у нас, пока б не сгнил.

Так в феврале 1942 года колхозный бухгалтер Силантий Егорович Батагов оказался на Карельском фронте и начал боевую службу в качестве пулеметчика в составе 23-й гвардейской стрелковой дивизии.

3

Второй номер пулеметного расчета Николай Борисов явился, когда день перевалился на другой бок, а потом потихоньку, мелкими шажками начал шагать к западу.

Он был развеселый сейчас, этот молодой парень родом из петрозаводских рабочих. В расположении части он навестил всех своих дружков, позубоскалил, погоготал, побазарил о том да о сем. И даже как будто приложился маленько к положенной для бойцов на время боевых действий «наркомовской» водочке. Глаза его брызгали на Батагова и на окружающий белый свет буйной удалью и молодым нахальством. Пилотка кое-как прилепилась на затылке, ремень был до невозможности ослаблен, и бляха болталась совсем уж на боку.

Батагов любил Кольку Борисова, этого трепача и шалопута. Любил за легкий характер, за незлобивость, за желание и умение выполнить любую работу в любой обстановке, за честность и храбрость. Не зря он выпросил его к себе в расчет у взводного командира Ишутина.

– Краса ненаглядна, – сказал ему Батагов, – из каких же таких далеких краев занесло тебя сюды, солдатик?

С совершенно невинной физиономией Борисов доложил своему командиру пулеметного расчета, что «боевое задание выполнено, разведка произведена, оружие и продовольствие доставлено».

– Да не наблюдаю я ничего такого пока, рядовой Борисов. Покажи-ка мне добычу свою.

Борисов быстренько снял с правого плеча винтовку, сунул ствол в перекрестие веток росшей рядом березы, приклад мягко ткнул в землю. Только потом по его левому плечу заскользили вниз лямки солдатского вещмешка. Он сел на круглый валун и, развязывая «сидор», докладывал своему командиру боевую обстановку:

– Я как насел на старшину нашего Олейника! Чево, говорю, мол, вы свой родной пулеметный расчет бросили не знамо где и ни продуктами не снабжаете, ни боеприпасом? Финны с немцами вот-вот попрут, а мы голодные и ни патронов в достатке, ни гранат. Где же ваша совесть, мол, боевая?

– А он чего в ответ? – Батагов, видя, что Колька вернулся не пустой, придвинулся к нему поближе, расположился на полувросшей в землю мягкой коре трухлявой березы.

– Хохол он и есть хохол, жадничать начал, да хитрить. Скоро, говорит, подкрепление подойдет, мол, вас и заберет. Обойдетесь, говорит, тем, что дадено вам уже.

– Дак чего нам дадено-то? Ничего же нету! – завозмущался Силантий.

– Во-во! И я ему про то же. Говорю, мол, нам же совсем ничего и не дадено. Ни еды, ни патронов. Чем воевать? А потом сказал ему, придурку, что ежели наш боевой расчет боевую задачу свою не выполнит, тогда вы, мол, товарищ старшина, за все в ответе и окажетесь. Вот тогда-то тебя, старшина, в штрафроту-то и упекут, а то и кокнуть могут за невыполнение боевой задачи.

Батагов понимал, конечно, что Колька чересчур крепко раздухарился в своем бахвальстве. Попробовал бы он так в самом деле разговаривать со старшиной Олейником. Сатрап тот еще… А уж кулачищи у него… Но был у него большой интерес к увесистому «сидору», который приволок Колька.

– А он чего?

– А куды ему деваться? Повел меня в блиндажок свой, в ямку, где все добро у него заскладировано. Бери, говорит, тильки малэнько-малэнько. А сам, хохлятская морда, сзади стоит, подсматривает, чего бы я, мол, лишнего не заграбастал.

– И чего ты там набрал, Коля? – Батагову крепко хотелось поднабить чем-нибудь пустой желудок, и кадык его ходил ходуном. Говорил он теперь с напарником ласково, по-отечески.

– А вот…

И второй пулеметный номер стал доставать добытое в неравной схватке со старшиной роты богатство.

Он извлек из бездонного «сидора» две банки тушенки, буханку хлеба, пачку махорки, две головки сахару и поставил все это богатство на край бруствера. Батагов, про себя, конечно, одобрил расторопность помощника, но, как и подобает опытному бойцу, кисло хмыкнул:

– И что, это все?

– Это, командир, не все, – сказал Батагов, закатив загадочно глаза. Опять он полез в свой вещмешок и вытащил из глубины его пулеметную коробку, до отказа набитую лентой с патронами. И две тяжелые противотанковые гранаты.

– Вот это дело, – одобрительно закивал Батагов, – а то и патронов у нас мало и гранаток этих не хватало. Молодец, Колька, не зря в роту смотался.

– А теперь, командир, следующим номером нашего цирка показываем фокус-мокус. Видал ты такие ли не знаю, но вот гляди.

И Николай Борисов еще раз, уже последний, засунул граблистую свою пролетарскую ладонь в жерло бездонного «сидора», весело вытаращил глаза, крикнул «Алле – оп!», как кричат во всех цирках фокусники и клоуны, и вытащил на свет Божий солдатскую флягу. Держа ее на вытянутой руке, он потряс ее в воздухе. Во фляге что-то явно булькало. В ней содержалась какая-то влага. При этом, исходя из игривого настроения Кольки Борисова, это была, скорее всего, не вода, а что-то более существенное.

– Неужели водочка? – спросил командир пулеметного расчета Батагов.

– Она самая и есть! – радостно ответил ему второй номер этого же расчета Борисов, бывший петрозаводский рабочий.

– Ну, тогда накрывай на стол, Колька. Это дело надо отметить!

Потом они, два бойца Красной армии, сидели на окопном бруствере и смаковали принесенную водочку. Рюмок у них не было: боевой устав не предусматривает такой посуды для рядовых бойцов. Но бывалый служивый человек Батагов вырезал из березовой коры две полоски, ловко конусообразно их загнул, хитро скрепил концы – и вот вам очередной фокус – две полноценные рюмочки, вполне пригодные для полевого застолья.

Рюмочки эти сразу же пошли в дело. Вот пошла первая, а за ней и вторая…

Над их головами в ветвях деревьев звонко и знобко посвистывал прохладный ветерок карельского мая, забивал ноздри мягким ароматом вылупившейся на березах и рябинах клейкой зелени. В лесу, в сырых низинах, в затемненных густым ельником местах лежало еще много снега, поэтому со всех сторон на их поляну дышала лесная прохлада. И медленно-медленно на землю откуда-то из самой дальней небесной выси опускался прозрачный вечер конца северной весны. Пронзительно-тонко тенькали и посвистывали лесные вечерние птахи, перебивали своими песнями журчание струящихся